СЕМЕН ДАВЫДОВИЧ АРАНОВИЧ:

"...Кинорежиссура - моя вторая профессия. С детства у меня была одна мечта - я хотел стать пилотом. Мои родители были в ужасе, но с тех пор, как себя помню, я был страшно упрям. Я хотел поступить не в простую школу для летчиков, а в какую-нибудь необыкновенную. В итоге оказался в Институте морской авиации. Закончил его и уже в чине майора, получил назначение на север, в отдаленную область за Полярным кругом. Я бы не сказал, что это самое лучшее место в мире: суровый климат, полярная ночь, длящаяся шесть месяцев в году, когда днем темно, как ночью. Я провел там шесть лет. Затем, как это часто бывает в авиации, у меня случилась авария. Это завершилось скитаниями из одного госпиталя в другой, пока я не понял окончательно, что летать мне больше не суждено. Однако я всегда интересовался документальным кино и потому решил поступать в Институт кинематографии. Провалился при первой же попытке. Наконец, я все-таки поступил на отделение документального фильма и понял, что профессия кинематографиста — та самая, которую мне назначила судьба. В то же время я также понимал, что если бы не предыдущий опыт моей прежней профессии и знание другой жизни, которая воспитала и сформировала мой характер, я бы никогда не стал кинорежиссером..."

От издателя АДА СТАВИСКАЯ:

Несмотря на то, что никаких иллюзий по поводу здоровья Семена у меня не было, я с трудом поверила в его смерть, которая для меня стала огромной личной потерей....Самые страшные скандалы между нами начинались, когда я говорила, что чего-то не могу, потому что я всего-навсего директор картины, а не директор студии, не министр кинематографии и не председатель Гостелерадио СССР. «Как Вы можете так говорить, как Вы можете так думать!? Вы - директор картины! Вы обязаны!». Ярость Семена была неописуемой. Он орал на меня с искренней верой в то, что директор картины - это много больше, чем всё вышестоящее начальство вместе взятое. Он не желал слышать никаких объяснений и считал, что если кто-то в Министерстве обороны СССР отказывал в чем-то его картине, или почему-то в Гостеле-радио СССР не соглашались финансировать зарубежные съемки, директор картины должен не бумажки писать директору студии, а добиваться искомого результата, именно потому, что он - директор картины.
Удивительнее всего, что он всегда оказывался прав. И на съемки «Противостояния» в Новороссийск прибывали вертолеты из Афганистана (ближе не было); катера на воздушных подушках - из Поти. На «Торпедоносцах» - восстанавливались ИЛ-14 и «железка» - взлетно-посадочная полоса времен войны... Я добивалась, чтобы меня принимали, выслушивали, а затем и отдавали соответствующие распоряжения заместители министров обороны, зампреды Гостелерадио, первые секретари обкомов и Бог знает кто еще. Два слова были исключены из моего лексикона в работе с Арановичем: "не могу" и "невозможно". И на каждой следующей картине все нужно было начинать сначала, поскольку каждый его новый фильм становился новой жизнью, в которой были уже другие условия, другое время, другие люди, и нужно было приобретать навыки, необходимые уже в этой, новой жизни. С первого дня появления сценариста и сценария, или только сценариста, или только сценария, Аранович требовал моего участия в работе. Он требовал досконального понимания замысла картины, поскольку считал, что только так можно правильно выстроить стратегию производства фильма.
И потому он настаивал на участии своего директора во всех встречах, связанных с картиной, будь то высокие чиновничьи кабинеты, или маститые сценаристы, или титулованные консультанты. Поэтому мне приходилось принимать участие и в выборе натуры, и в пресловутых сдачах фильма на двух и на одной пленке. Сколько совершенно фантастических текстов высокого руководства по поводу его картин я слышала своими ушами, и как комично подчас они звучали, несмотря на то, что от этого веяло ужасом переделок и поправок.
Со временем я поняла, что все это диктовалось глубочайшим уважением Арановича к профессии директора, основанном на его собственном представлении о том, что такое профессионал высокого класса. Сегодня совершенно ясно, что уже тогда это была настоящая школа продюсерства в самом современном смысле.
Вот такая это была работа с Семеном Давидовичем Арановичем, и большое ему за это спасибо.
Мне позвонила из Гамбурга Тамара Аранович, жена Семена, и сказала, что они с Полиной, дочерью Арановича, очень хотят, чтобы появилась книга об Арановиче, и даже собрали кой-какие деньги для ее издания Они попросили меня взяться за это дело Я опешила Вот уже 25 лет я занималась только кино, и ничем другим, и даже отдаленно не представляла себе, что это такое - издание книги К счастью или к сожалению (судить не мне), я размышляла лишь несколько секунд и практически сразу согласилась Я ответила буквально следующее "Тамара, я боюсь не оправдать ваших с Полиной ожиданий, я никогда в жизни этим не занималась, я не умею Но я понимаю, что эту работу сделать надо, я научусь."
Издание этой книги - еще одно новое дело, взяться за которое меня с Того Света заставил Аранович Появилась последняя возможность работы с ним И я точно знаю, что слова «я не могу» или «невозможно» неприемлемы.
Хочу выразить искреннюю признательность киноведу Ирине Павловой, взявшей на себя гигантский труд по составлению этой книжки и поддержавшей меня в абсолютно неведомом для меня деле, режиссеру Юрию Павлову, оказавшему неоценимую помощь в работе с фотоархивом и документами, и бессменному ассистенту Арановича Тамаре Агажданян, которая несколько лет таскала за собой все бесчисленные коробки с фотографиями, записками, бумагами Арановича, которые раньше, при его жизни, хранились в его студийном кабинете.
Я благодарю всех, кто абсолютно бескорыстно принял участие в работе над этой книгой. Свою признательность им выражают Тамара и Полина Аранович.

Киновед ИРИНА ПАВЛОВА

Аранович был на удивление сыном своего времени. Его биография - и личная, и художественная - оказалась необычайно тесно связана с событиями в жизни страны. Пацан послевоенной поры - он был увлечен военной романтикой, и выбрал одну из самых романтических военных профессий. Типичный «шестидесятник», «продукт оттепели», он в документальном кино выразил вполне романтическую идею высокой и трагической судьбы интеллигента, художника в стране, где «поэт - больше, чем поэт». И платил за эту идею десятилетиями «полочного» забвения самых любимых картин. В своих вершинных игровых фильмах он был одним из первых режиссеров, создававших новую эстетику, и, если угодно, новое мировоззрение - скрытую художественную оппозицию режиму, выражавшуюся прежде всего в осознании непреходящей ценности каждой человеческой личности и судьбы. Пережил смерть ближайших и любимых друзей - Ильи Авербаха и оператора Валерия Федосова. В пору перестроечной эйфории он оказался одним из немногих, кто в кино стремился размышлять о дне минувшем и дне сегодняшнем, а не биться в обличительном экстазе. В эпоху, когда художники «рванули в начальники», - не избежал соблазнов и разочарований. Он разделил с российским кинематографом 90-х трагедию несбывшихся ожидании, трагедию художника, «не вписавшегося в рынок». И, пройдя со своей страной всё, что выпало на долю человеку его поколения, умер на чужбине, повторив судьбу многих великих соотечественников…
...Он похоронен в Гамбурге. Там, где умер, где остались все его любимые: мама, брат, жена, дочка с мужем и внуки, рыжий преданный кот Степан…
...Все время думаю о том, что Семен Аранович умер от обиды. От оскорбления. От недооцененности. Ибо нет пророка в своем Отечестве. И от того, что не смог доснять свой последний фильм. Умер, когда понял, что уже не сможет его доснять. Вот если бы... Впрочем, история не имеет сослагательного наклонения.